ПУБЛИКАЦИИ
Презентация моей новой книги –
«В какой-то детской стране. На линии времени»
«В какой-то детской стране. На линии времени»
5.09.2025
Читать
Ольга Балла выпустила том травелогическо-энциклопедический. Действительно все, что вы хотели знать о литературе путешествий. Взгляд на который дается стереоскопическим, из всех точек: первый раздел книги предлагает личные прочтения мест – своих («Дома»), чужих («Бездомья») и ничьих («Между Домом и Бездомьем»). Второй же раздел предполагает осмысление через чужое и вообще: озаглавленный «Постскриптум», вдвое объемнее первого и состоит из рецензий на книги и журнальные публикации, затрагивающие проблему пространства. Пространство открывается через созерцание на/в письме.
Нам же бросается в глаза, насколько продуктивна Балла. Что она точно из лучших наших современных критиков, это очевидно. Но вот какая работоспособность и самодисциплина! Полтысячи страниц рефлексии путешествий. А если Балла соберет еще сборники по другим любым темам? Нет, конечно, не по всем, здесь явно глубокий личный интерес. Здесь – сплелись две жизненных любви: «В далеком школьном детстве, размышляя о том, чем стоило бы заниматься в предстоящей жизни, примериваясь к разным профессиям и задаваясь вопросом, что непременно должно быть в той, которую хотелось бы сделать своей, автор этих строк пришел к формуле, и по сию минуту кажущейся ему безукоризненной: работа должна быть такой, чтобы можно было читать, писать и ездить». Оно и, очевидно, получилось: еще раз оценим стойкость Ольги Балла, осуществить и жизненную стратегию, и мысль о ней не упустить.
Потому же, что с мыслью Балла в данном агоне мало что может сравниться, то мы ее и будем использовать. В конце концов, она все сказала в этой книге сама, а жалкий пересказ и переписывания умствования – зачем нужно?
Так, предлагая свою философию странствий и поездок (регистр может быть разным, да и термины разниться), Ольга Балла подтыкает под нее, как одеяло под уснувшего ребенка, мыслительную основу. А оная не лишней будет, вона давно еще Новалис утверждал, что «философия есть, собственно, ностальгия, тяга повсюду быть дома», Хайдеггер сетовал, что «длящаяся по сейчас день путаница касательно интерпретации пространства основана не столько в недостаточном знании предметного содержания самого пространства, сколько в принципиальном недостатке прозрачности возможностей бытия вообще и его онтологически концептуальной интерпретации» («Бытие и время», перевод В. Бибихина), а проблематика дома, странствия и возвращения становится, по современному гонконгскому философу Юк Хуэю, ключевой для понимания наследия прошлого, современного мира и возможных путей его трансформации: «Состояние Heimatlosigkeit (бездомность, бесприютность, лишенность корней. – А.Ч.) становится отправной точкой для размышления о планетарной обусловленности, да и всемирная история может быть рассмотрена только с точки зрения Heimatlosigkeit» («Пост-Европа»).
Итак, все дороги, по Балла, – это «не что иное, как формы тоски по дому», задача того же – «это (на что бы оно ни проецировалось) чувство собственной уместности». Дорога – состояние между домом и бездомьем – за счет своей пограничности и лиминальности сообщает иные состояния и трансформации: «Дорога-то знает это всегда: она делает с тобой — Дорогу». «Поездки — это такая практика себя»: «Такое особое упражнение в существовании, в бытии-самим-собой, в парадоксальном единстве самообретения и самоутраты, которое ни на каком другом материале почему-то не получается. Только на материале взаимодействия с разными пространствами. С местами разной степени освоенности, разного градуса чуждости». Да, как в песне U2, to lose yourself on the way. И это не имеет почти ничего общего с банальным «проветриться» и посмотреть, это действительно практика: «Жизни в себе — но никак не самой себя; с этой самой собой как раз наоборот. Шатания по иным городам и странам нужны, насущно необходимы для того, чтобы сдирать, сдирать, соскабливать с себя свое — и обрастать другим, иноприродным, иносодержательным. Чтобы оспаривать себя, противоречить себе — не давая этой несчастной себе и этому несчастному своему слишком разрастись».
Путешествия для Ольги Балла – свое рода вид аскезы и служения. Аскезы, потому что вот что чутко пишет она об особенностях (отказ от «я», даже глаголов, всего, что похоже на суждение, анализ, то есть подспудное или явное навязывания себя описываемому и транслируемому) травелогической прозы Дмитрия Данилова: «Я давно, еще со времен “Горизонтального положения”, подозреваю, что писательские практики Данилова — разновидность духовного упражнения; что своими текстами он культивирует род аскезы, — особенно если вспомнить о том, что суть аскезы — не в ограничениях и отказе (это — внешнее, инструментальное), но в сосредоточении на самом существенном». Подозреваем мы подобное и о Балла. Отказ от себя, самоумаление, ради – передачи опыта и смысла пространства, и того, что оно может манифестировать. Это терпеливое и трудоемкое служение: «Странствия работают в нас с тем, что предшествует смыслам и словам, что опережает понимания (и делает их возможными). С самой пластикой личности. Они учат нас многообразию форм — и внимательному терпению в их проживании». Это – растворение и приобщение к пространствам с их силами и смыслами, для их, конечно же, дальнейшей передачи. Уловление тонких тинктур из чужого воздуха. Эпифания, пространствоявление и весть о нем.
Литературные методы на примере Дмитрия Данилова вспомнили же мы не всуе. Практика чтения тут оказывается очень сродни: «Правда, о чтении все больше кажется то же самое. Оно ведь тоже поездки, только по пространствам смысловым и воображаемым, и тоже, если качественно, со всей возможной восприимчивостью читать, разрушает защиты, ставит лицом к лицу с неосвоенным». Потому и совсем, совсем неслучайными оказываются эти несколько сотен страниц рецензий на чужие книги о путешествиях, доклады на научных конференциях, обзоры разнообразнейшей литературы по вопросу. «Путешествия по чужим путешествиям: заново-прочтение чужих путевых записок», сказано по поводу книги Дмитрия Бавильского, становятся «субъективным, персональным литературоведением»: «Попытки понять, как они устроены, по каким принципам возникает мысль, толкующая чужое пространство, что ею движет». Да и вообще мы все разделяем уже опыт, сливаемся, отравляемся в своего рода совместный трип: «Тут, совершенно как в лирике, дистанция между автором и читателем, между временем, в котором описанное было пережито, и временем, когда это читается, — “cхлопывается”. И читатель ловит себя на чувстве, — застигающем нас обычно как раз при чтении художественного, — что ведь и к нему точно так же, вместе со звуками, влетавшими в форточку, приходили «сны путешествий и дождей», и ему, в его московском дворе, точно так же все давало уроки, — что на самом деле никакого времени нет, что все — живое и происходит в одном большом Сейчас, которое касается каждого». И мы приобщаемся к чему-то очень органичному, очень первоначальному, примордиальному почти даже. И вдруг становится возможно «поймать себя на понимании того, что на самом деле никакие окончательные тропы в детство еще не протоптаны. Все равно каждый будет пробираться туда — к единичнейшему истоку всего универсального — собственными путями». Обнажаем свое зрение, снося наносное, возвращаемся хотя бы на миг к его дефолтовым настройкам.
Взгляду – не случайно прозвучало это слово – лирическому прежде всего. Ибо давно настала пора сказать уже, как все это в «Домах и Бездомье» выходит. А выходит – не скучный отчет о проделанном, но очень живое размышление и разделение опыта с читателем, не сборник рецензий (но, все-таки, сколько же тут книг! Те, что читал, и чужим мнением ощущения освежишь, те, что пропустил, а следовало бы, и те, о которых и не слышал даже), а лирическая философская почти проза. Ведь это эссе, а эссе не на минималках, а на максимумах и экстремумах – проза и поэзия, даже, возможно, и больше, сложение и претворение частей дает в данном случае что-то качественное иное, старое впитавшее, переросшее и новое породившее. Но тут опять же лучше всего сказала – да и даже не о себе, о других и по поводу – сама Балла: «И, несомненно, все уместившиеся сюда тексты — на самом-то деле не что иное, как лирика, даже когда норовит прикинуться чем-то еще — скажем, журнальной статьей, а то даже и рецензией». Да, несомненно.
Лирика очень личная – Ольга Балла рассказывает о своей родной Москве, родной тоже, но такой чужой Праге, дает целую историю своего района и дома, буквально от котлована, когда на месте цирка на проспекте Вернадского были бараки рабочих, строящих ГЗ МГУ. Такого, кстати, я не припомню, не припоминает и всезнающий автор в сотнях своих рецензий на самые разные книги о пространстве и путешествиях. «Дом на набережной» Трифонова или «Дом правительства» Слезкина – все же не то, там больше истории, а тут просто обычный московский, ничем не примечательный, но такой свой дом. Ольга Балла, кстати, никак не боится субъективизма, нарекая его центром мира («это абсолютная точка пространства (причем, как ни смешно, центр — мира, да, — находится не в том углу дома, где мой подъезд, а в центре двора, где фонтан»), а все остальное – миражом («другие города и земли острее всего как феномен воображения. И только дорога к дому от метро “Университет” — реальность»). Да так же и есть, легко поймет каждый – взглянув внимательно на собственный двор. «Дело в любви. Ведь это она — искусство соответствия и роста в ответ любимому, особая внутренняя дисциплина узнающего — и создающего любимый предмет — незнания».
Но, конечно же, конечно же, лирика у автора книги о пространствах распространяется на все и везде – «куда глаза глядят и случай позволил? Хоть в Волоколамск. Хоть в Ижевск. Хоть в глухой какой-нибудь угол Тульской области, где, казалось бы, вообще нет никаких разумных причин оказаться. (Вот-вот. Туда — особенно.)»
И это настоящая лирика. Где станция метро «Фили» — это тронуть «тонкий колокольчик», а «Петербург — это большие каменные, но горячие губы, которыми мир тебя произносит».
То есть, понятно, все это не просто красивые экфрасисы, а возгонка до философических высот. Такое писание мира, где тот «разминает нас в пальцах как (чуткую, податливую) глину, чтобы вылепить нечто непредвиденное», а «человек — считыватель смыслов пространств, как игла-звукосниматель с виниловой пластинки». «Между пунктом А и пунктом Б А и пунктом Б на тонкой, чуткой нитке движения».
Нам же бросается в глаза, насколько продуктивна Балла. Что она точно из лучших наших современных критиков, это очевидно. Но вот какая работоспособность и самодисциплина! Полтысячи страниц рефлексии путешествий. А если Балла соберет еще сборники по другим любым темам? Нет, конечно, не по всем, здесь явно глубокий личный интерес. Здесь – сплелись две жизненных любви: «В далеком школьном детстве, размышляя о том, чем стоило бы заниматься в предстоящей жизни, примериваясь к разным профессиям и задаваясь вопросом, что непременно должно быть в той, которую хотелось бы сделать своей, автор этих строк пришел к формуле, и по сию минуту кажущейся ему безукоризненной: работа должна быть такой, чтобы можно было читать, писать и ездить». Оно и, очевидно, получилось: еще раз оценим стойкость Ольги Балла, осуществить и жизненную стратегию, и мысль о ней не упустить.
Потому же, что с мыслью Балла в данном агоне мало что может сравниться, то мы ее и будем использовать. В конце концов, она все сказала в этой книге сама, а жалкий пересказ и переписывания умствования – зачем нужно?
Так, предлагая свою философию странствий и поездок (регистр может быть разным, да и термины разниться), Ольга Балла подтыкает под нее, как одеяло под уснувшего ребенка, мыслительную основу. А оная не лишней будет, вона давно еще Новалис утверждал, что «философия есть, собственно, ностальгия, тяга повсюду быть дома», Хайдеггер сетовал, что «длящаяся по сейчас день путаница касательно интерпретации пространства основана не столько в недостаточном знании предметного содержания самого пространства, сколько в принципиальном недостатке прозрачности возможностей бытия вообще и его онтологически концептуальной интерпретации» («Бытие и время», перевод В. Бибихина), а проблематика дома, странствия и возвращения становится, по современному гонконгскому философу Юк Хуэю, ключевой для понимания наследия прошлого, современного мира и возможных путей его трансформации: «Состояние Heimatlosigkeit (бездомность, бесприютность, лишенность корней. – А.Ч.) становится отправной точкой для размышления о планетарной обусловленности, да и всемирная история может быть рассмотрена только с точки зрения Heimatlosigkeit» («Пост-Европа»).
Итак, все дороги, по Балла, – это «не что иное, как формы тоски по дому», задача того же – «это (на что бы оно ни проецировалось) чувство собственной уместности». Дорога – состояние между домом и бездомьем – за счет своей пограничности и лиминальности сообщает иные состояния и трансформации: «Дорога-то знает это всегда: она делает с тобой — Дорогу». «Поездки — это такая практика себя»: «Такое особое упражнение в существовании, в бытии-самим-собой, в парадоксальном единстве самообретения и самоутраты, которое ни на каком другом материале почему-то не получается. Только на материале взаимодействия с разными пространствами. С местами разной степени освоенности, разного градуса чуждости». Да, как в песне U2, to lose yourself on the way. И это не имеет почти ничего общего с банальным «проветриться» и посмотреть, это действительно практика: «Жизни в себе — но никак не самой себя; с этой самой собой как раз наоборот. Шатания по иным городам и странам нужны, насущно необходимы для того, чтобы сдирать, сдирать, соскабливать с себя свое — и обрастать другим, иноприродным, иносодержательным. Чтобы оспаривать себя, противоречить себе — не давая этой несчастной себе и этому несчастному своему слишком разрастись».
Путешествия для Ольги Балла – свое рода вид аскезы и служения. Аскезы, потому что вот что чутко пишет она об особенностях (отказ от «я», даже глаголов, всего, что похоже на суждение, анализ, то есть подспудное или явное навязывания себя описываемому и транслируемому) травелогической прозы Дмитрия Данилова: «Я давно, еще со времен “Горизонтального положения”, подозреваю, что писательские практики Данилова — разновидность духовного упражнения; что своими текстами он культивирует род аскезы, — особенно если вспомнить о том, что суть аскезы — не в ограничениях и отказе (это — внешнее, инструментальное), но в сосредоточении на самом существенном». Подозреваем мы подобное и о Балла. Отказ от себя, самоумаление, ради – передачи опыта и смысла пространства, и того, что оно может манифестировать. Это терпеливое и трудоемкое служение: «Странствия работают в нас с тем, что предшествует смыслам и словам, что опережает понимания (и делает их возможными). С самой пластикой личности. Они учат нас многообразию форм — и внимательному терпению в их проживании». Это – растворение и приобщение к пространствам с их силами и смыслами, для их, конечно же, дальнейшей передачи. Уловление тонких тинктур из чужого воздуха. Эпифания, пространствоявление и весть о нем.
Литературные методы на примере Дмитрия Данилова вспомнили же мы не всуе. Практика чтения тут оказывается очень сродни: «Правда, о чтении все больше кажется то же самое. Оно ведь тоже поездки, только по пространствам смысловым и воображаемым, и тоже, если качественно, со всей возможной восприимчивостью читать, разрушает защиты, ставит лицом к лицу с неосвоенным». Потому и совсем, совсем неслучайными оказываются эти несколько сотен страниц рецензий на чужие книги о путешествиях, доклады на научных конференциях, обзоры разнообразнейшей литературы по вопросу. «Путешествия по чужим путешествиям: заново-прочтение чужих путевых записок», сказано по поводу книги Дмитрия Бавильского, становятся «субъективным, персональным литературоведением»: «Попытки понять, как они устроены, по каким принципам возникает мысль, толкующая чужое пространство, что ею движет». Да и вообще мы все разделяем уже опыт, сливаемся, отравляемся в своего рода совместный трип: «Тут, совершенно как в лирике, дистанция между автором и читателем, между временем, в котором описанное было пережито, и временем, когда это читается, — “cхлопывается”. И читатель ловит себя на чувстве, — застигающем нас обычно как раз при чтении художественного, — что ведь и к нему точно так же, вместе со звуками, влетавшими в форточку, приходили «сны путешествий и дождей», и ему, в его московском дворе, точно так же все давало уроки, — что на самом деле никакого времени нет, что все — живое и происходит в одном большом Сейчас, которое касается каждого». И мы приобщаемся к чему-то очень органичному, очень первоначальному, примордиальному почти даже. И вдруг становится возможно «поймать себя на понимании того, что на самом деле никакие окончательные тропы в детство еще не протоптаны. Все равно каждый будет пробираться туда — к единичнейшему истоку всего универсального — собственными путями». Обнажаем свое зрение, снося наносное, возвращаемся хотя бы на миг к его дефолтовым настройкам.
Взгляду – не случайно прозвучало это слово – лирическому прежде всего. Ибо давно настала пора сказать уже, как все это в «Домах и Бездомье» выходит. А выходит – не скучный отчет о проделанном, но очень живое размышление и разделение опыта с читателем, не сборник рецензий (но, все-таки, сколько же тут книг! Те, что читал, и чужим мнением ощущения освежишь, те, что пропустил, а следовало бы, и те, о которых и не слышал даже), а лирическая философская почти проза. Ведь это эссе, а эссе не на минималках, а на максимумах и экстремумах – проза и поэзия, даже, возможно, и больше, сложение и претворение частей дает в данном случае что-то качественное иное, старое впитавшее, переросшее и новое породившее. Но тут опять же лучше всего сказала – да и даже не о себе, о других и по поводу – сама Балла: «И, несомненно, все уместившиеся сюда тексты — на самом-то деле не что иное, как лирика, даже когда норовит прикинуться чем-то еще — скажем, журнальной статьей, а то даже и рецензией». Да, несомненно.
Лирика очень личная – Ольга Балла рассказывает о своей родной Москве, родной тоже, но такой чужой Праге, дает целую историю своего района и дома, буквально от котлована, когда на месте цирка на проспекте Вернадского были бараки рабочих, строящих ГЗ МГУ. Такого, кстати, я не припомню, не припоминает и всезнающий автор в сотнях своих рецензий на самые разные книги о пространстве и путешествиях. «Дом на набережной» Трифонова или «Дом правительства» Слезкина – все же не то, там больше истории, а тут просто обычный московский, ничем не примечательный, но такой свой дом. Ольга Балла, кстати, никак не боится субъективизма, нарекая его центром мира («это абсолютная точка пространства (причем, как ни смешно, центр — мира, да, — находится не в том углу дома, где мой подъезд, а в центре двора, где фонтан»), а все остальное – миражом («другие города и земли острее всего как феномен воображения. И только дорога к дому от метро “Университет” — реальность»). Да так же и есть, легко поймет каждый – взглянув внимательно на собственный двор. «Дело в любви. Ведь это она — искусство соответствия и роста в ответ любимому, особая внутренняя дисциплина узнающего — и создающего любимый предмет — незнания».
Но, конечно же, конечно же, лирика у автора книги о пространствах распространяется на все и везде – «куда глаза глядят и случай позволил? Хоть в Волоколамск. Хоть в Ижевск. Хоть в глухой какой-нибудь угол Тульской области, где, казалось бы, вообще нет никаких разумных причин оказаться. (Вот-вот. Туда — особенно.)»
И это настоящая лирика. Где станция метро «Фили» — это тронуть «тонкий колокольчик», а «Петербург — это большие каменные, но горячие губы, которыми мир тебя произносит».
То есть, понятно, все это не просто красивые экфрасисы, а возгонка до философических высот. Такое писание мира, где тот «разминает нас в пальцах как (чуткую, податливую) глину, чтобы вылепить нечто непредвиденное», а «человек — считыватель смыслов пространств, как игла-звукосниматель с виниловой пластинки». «Между пунктом А и пунктом Б А и пунктом Б на тонкой, чуткой нитке движения».
